Кресовяки: наконец-то мы дождались фильм о геноциде наших семей. Украинцы: этот фильм станет школой ненависти, выгодной только России. Пишет польский журналист Polska Newsweek Яцек Томчук

Нельзя сделать фильм, который бы удовлетворил всех. У меня свое виденье, своя правда и я придерживаюсь ее – говорит Войцех Смажовский. – Я поляк и снимаю фильм с польской перспективы.

Так режиссер «Волыни» обрывает разговоры о том, станет ли снимаемый им фильм о резне украинскими националистами польских мирных жителей помехой в отношениях между нашими странами. Говорит он быстро, короткими предложениями, как бы жалко ему было времени и энергии на выяснения нюансов. Будет ли фильм жестоким? – Будет таким, каким должен быть. Покажет ли он ответные акции поляков против украинцев? – Да. Причинит ли кому-нибудь боль? – Меня не интересует создание тривиальных фильмов.

– Я консультировал этот фильм со многими сферами, у меня уже нет сомнений. Я – запрограммированная машина, у меня 70 дней для плана. Сегодня думаю, как сделать сцену на рынке в городке, завтра – в доме Мачея Скибы, главного героя…

– Удивляет меня, что желание выяснить правду изъявляет не историк, а режиссер. Не верю в художественный фильм с амбициями открыть правду на национальном уровне. – говорит Оксана Забужко, украинская писательница, лауреат награды «Ангелус» за повесть «Музей покинутых секретов».

Я не хвалю актеров

Чтобы снять 2 сцены, в Казимеж-Дольны свезли 13 лошадей, 115 статистов и 95 членов съемочной группы. Малый Рынок не несколько часов превратился в городской базар времен II мировой войны. Бегают дети, идет торговля с конных повозок и импровизированных лотков на специально разложенной грязи, которая прикрыла бетонные плиты. Все под контролем мужчин переодетых в украинских и немецких солдат.

Ассистенты ходят по плану и собирают пакеты от батонов, пустые бутылки, чтоб не вошли в кадр. Статисты уже пятый час ждут съемок, должны же что-то есть. Лошади испражняются, никто не убирает, чем больше – тем лучше. Мы на Волыни.

На повозках – капуста, яблоки, тыквы, морковь, солома для тюфяков, хворост для растопки. На прилавках: крупы, горох, сыр, глиняные горшки.

– Я помню войну. Когда это началось, мне было семь лет – говорит пани Ирена, статистка. На плане она продает масло в банках и сыр. Приехала утренним автобусом из Люблина. – Я помню такие базары, все правильно – оценивает она работу сценографов. – Ну, почти. Сыр продавали в льняных тряпочках, а не так как тут, на досках. Ну и мешков не было нейлоновых, голубых, только такие тесемочные – она указывает на повозку.

– Водки не хватает, почти у каждого мужика за пазухой была бутылка – вступает в разговор пан Станислав, тоже помнящий войну. – Шумно было как в улье, крики, зазывания, уговоры. Ну и евреев не хватает. Что это за рынок без евреев? Нагнись – ворчит он под нос одному из статистов переодетому стариком, который проходит через рынок. На плечах у него деревянные носилки с кусками веревок. – Нормально было бы ему очень тяжело, шел бы, пригнувшись до земли. Тут нагружают только для камеры, поэтому он так выпрямился.

Наконец камера. На рынок прибывает один из героев, Антек Вильк, который должен встретиться со своим командиром АК. – Я хорошо стал? – желает убедиться Адриан Заремба, играющий Антека.

– Кое что тебе скажу. Я не из тех режиссеров, которые хвалят актеров. Если ничего не говорю, значит, что все хорошо – объясняет Смажовский.

А сценограф Магда Руткевич-Лютерек объясняет: — Евреев нет, так как сцена разыгрывается осенью 1942 года, большинство из них на Кресах уже было уничтожено немецкими и украинскими отрядами.

Классический треугольник

– Очередной фильм о любви в бесчеловечные времена – так кратко представляет Смажовский свой фильм «Волынь». Но под этим лапидарным предложением скрывается рассказ об украинском чувстве вины, о мечтах о собственном государстве, нарастающей ненависти к соседям, которая взорвалась летом 1943 года. Но прежде всего о страхе, борьбе, страданиях и смертях поляков. – По приказу ОУН и УПА в 1939-1947 годах на Волыни и во львовском, станиславском и тернопольском воеводствах было убито 120-130 тысяч поляков – говорит Леон Попек из люблинского Института Национальной Памяти.

Действия фильма «Волынь» разыгрывается во время II мировой войны в деревеньке, где живут украинцы, поляки и евреи. – Я играю самого состоятельного мужика в деревне, вдовца с двумя детьми. Возвращаюсь с сентябрьской кампании, война опустошила мою жизнь, я на границе психического заболевания, безумия – говорит Аркадий Якубик. Сегодня он не играет, поэтому одет в гражданское, но на шее оставил солдатский жетон с выгравированной надписью «Мачей Скиба. Кат. Владимир» (имя, фамилия, вероисповедание, имя отца). Такой был у каждого польского солдата, если погибал – с ним его и хоронили.

– Мой герой пробует обрести покой во втором браке. За кусок земли покупает себе красивую девушку, Зосю. Верит, что любовь со временем придет. На свое несчастье он влюбляется в нее, не зная, что она уже любит другого, украинца из той же деревни – рассказывает актер.

Деревня переживает советскую оккупацию, нападение Германии на СССР, жестокое истребление евреев и стремления украинцев создать независимое государство. Возрастает напряжение между польскими и украинскими соседями. – Ненависть просачивается в сердца почти незаметно, малыми порциями. Приходят какие-то обрывки известий о том, что делается в соседней деревне, кто-то погиб. И это зло постепенно начинает наполнять спокойный, гармоничный мир – рассказывает Якубик. – Начинается резня.

Поляки ждут

«Я хочу создать смелый фильм. Фильм, который назовет все своими именами, научит, воздаст должное, но прежде всего фильм, который тронет, возбудит и перевернет сердце и голову. Фильм, который больно ударит, но также заставит задуматься. Быть может до кого-то из зрителей дойдет, что времена, в которых нам пришлось жить – самые ужасные. Вернутся домой, чтобы обнять своих детей» — писал в экспликации для Польского Института Киноискусства Войчех Смажовский.

Когда он просил ПИК (Польский Институт Киноискусства) о дополнительные средства, на Украине продолжалось устранение от власти Януковича, раненных на Майдане привозили в польские госпитали, собирали средства для помощи демонстрантам. Был февраль 2014 года.

– Дискуссии практически не было – признает Ежи Штур, заседавший в комиссии ПИК. – Проект прошел единогласно. Я один обратил внимание на то, что сценарий не объясняет, откуда в украинцах взялась такая ненависть к польским соседям.

Те, кто читал первую версию сценария, подтверждают черно-белый образ злого украинца и невинного поляка. Смажовский начинает консультации. В среде кресовяков восторг, наконец-то кто-то напомнит о судьбах их семей. После 1989 тема Волыни широко не оговаривалась, в самой Украине только 5% жертв имеет надгробья.

Кровавое воскресенье на Волыни

У историков много замечаний: не хватает исторического фона. А ведь во время междувоенного 20-летия церкви превращали в католические костелы, в школах запрещали учить украинский язык. Украинцы были гражданами второй категории. Следует также помнить, что уже во время резни поляки организовывали акции самообороны и уничтожали украинцев, хотя и в меньших масштабах.

В сентябре, когда начинаются съемки фильма, ситуация в Украине драматически изменяется. Россия аннексировала Крым, продолжается война на Донбассе. Подходящий ли это момент для съемок такого фильма? Украинцы нуждаются сейчас в поддержке с польской стороны, а не в обвинениях.

– А что это значит именно сейчас? Никогда не было подходящего момента, чтоб снять этот фильм, ни при коммунистах, ни после 1989 года. Сейчас случился этот Майдан, неизвестно, какая будет ситуация в Украине, когда закончим работать – уверяет Смажовский.

Историк Леон Попек: – Этот фильм необходим как вытаскивание шипа из гноящейся раны. Будет больно, но потом придет облегчение. Тысячи кресовяков не только пережили трагедию, но и на протяжении многих лет не могли говорить о тех событиях, ни при ПНР, ни после 1989 года. Образ украинцев, который передают детям – страшный. Чтобы разорвать этот круг, нужно громко сказать, что происходило на Волыни.

– Почему о Волыни не говорится так открыто как о Катыни или Варшавском Восстании? Я жду этот фильм – говорит Янина Калиновская, председатель Общества Волынь. Она была ребенком, единственная кто пережила истребление своей деревни.

– Я тоже жду – добавляет Якубик. – Моя семья со стороны отца происходит из тех регионов, всегда об этом говорилось открыто и много. Мои дедушка и бабушка убегали из Львова в 1945 испуганные тем, что украинцы делали с поляками. Сели в поезд голодные, босые и без денег, оставив все, что нажили. Я нисколько не сомневался, чтоб сыграть в этом фильме.

Разминка

– Сейчас идет много серого – смеется Ева Дробец, занимающаяся гримом. – Все нужно состарить, затемнить. Идет война, люди голодают, не выглядят здоровыми. – Женщинам смываем макияж, удлиняем волосы, сейчас они носят короткие. Когда-то длинные волосы были синонимом положения в обществе. Всем нужно испортить зубы.

Много работы с прическами и бородами. Люди стриглись или на рынках или по домам: один другого, простыми ножницами. Прически должны быть кривыми, как попало подрезанными. Дети – на длину спички, чтоб легче было ловить вшей. По-другому с солдатами: у вех уставные прически, хорошо сделанные не смотря на войну, но у них был парикмахер в части.

– Фильм начинается сценой свадьбы, еще до войны – рассказывает сценограф Магда Руткевич-Лютерек. – Все одеты так, что практически нельзя понять, кто украинец, а кто поляк. Но спустя несколько месяцев различие заострится, одежда станет декларацией национальности. Поляки одеваются по-городски, богаче, украинцы – беднее и по-народному. И те и другие носят рубахи, но разные.

Указывает на статистов на рынке. – На украинце льняная верхняя одежда, широкая, удобная для работы, чтоб замахнутся вилами или вообще снять, чтоб не мешала. Поляк носил с воротничком, хлопковую, более мягкую.

На плане о сценах резни не говорят иначе как «Это». «Это» будем снимать через год, «Для Этого мы должны подготовиться». – Теперь у нас разминка – говорит Дробец. – Знаю, что мне будет нужно ооооочень много красной краски.

Когда вписываю в интернете «волынская резня», появляется список почти 300 пыток, которые украинцы применяли к полякам. Большинство этих преступлений было совершено топорами, вилами, пилами… Раны от таких орудий были рванными, кожа в клочья. – Я не знаю, как это переживу, но в таких ситуациях побеждает профессионализм – утверждает Дробец. – Если режиссер скажет, чтоб я приготовила четыре трупа, то я спрошу только: как погибли. И когда получу указания: двое посаженных на кол и двое разрезанных пилой, буду знать, как это сделать.

Украинцы боятся

– Я сделаю этот фильм так честно как смогу – декларирует Смажовский. – Иногда делаю фильмы лучше, иногда хуже, но стараюсь не делать тривиальных фильмов. Этот фильм не будет легким для восприятия, но нужный, особенно сейчас, когда мы говорим о примирении между поляками и украинцами. Нельзя утаивать правду о преступлении, так как это может порождать очередные преступления.

Смажовский хотел снять «Волынь» с украинским режиссером, закончилось на украинских актерах. – Обратились к нам потому, что знают, что произошло и должны сделать что-то с собой и своей страной, памятью – хвалит их режиссер.

– Не знаю сценария, но знаю несколько прекрасных украинских актеров, которые получили приглашение сыграть в фильме и, не смотря на свою симпатию к полякам, после того как прочитали свои украинские роли – отказались играть. Сказали, что это настоящая школа ненависти. Для меня это достаточный сигнал тревоги – признается писательница Оксана Забужко.

– Когда я услышал, что будет такой фильм и кто его снимает, то первой мыслью было узнать, кто его финансирует: Газпром собственной персоной или через Януша Корвина-Микке? Так как сейчас это все на руку только России – утверждает Андрей Любка, украинский писатель, в Польше вышел сборник его рассказов «Киллер». – После этого фильма в польско-украинских отношениях мы возвратимся на 10 лет. Я противник политического или идеологического использования искусства, хотя художник имеет право работать с каждой темой. Но когда сменилась власть в Украине, у нас очень про-польское правительство, лучше было бы использовать дипломатические каналы в том, что поляки ждут извинений за Волынь, большей активности в постройке памятников, организации кладбищ. Вы бы все это получили. После фильма это станет невозможным, начнется сезон новых обвинений с каждой стороны, заденет это людей на Волыни (так как их дедов будут считать преступниками), поэтому сами жители деревень не позволят строить памятники убитым. Центральная власть ничего не сможет сделать, так как начнется предвыборная кампания в регионах. Фильм может быть гениальным, но теперь тема Волыни сделает только хуже. Молодых поляков это скорее убедит в том, что не следует дружить с украинскими ровесниками, и делать что-либо вместе – будь то в вопросах поддержки Майдана, или организации кладбищ. Смажовский вобьет старый топор между новыми поколениями, которые начали интересоваться друг другом – убеждает меня Любка.

– Не преувеличивайте, я только режиссер и делаю только фильм – защищается Смажовский. – Если эти отношения должны быть хорошими, то такими и будут. Создание полюбовной ситуации на силу, когда избегаем темы кресовяков, не говорим об убитых поляках, о нас хорошо не свидетельствует. Я пока не переживаю о том, что случится позднее.

Премьера фильма запланирована на весну 2016 года.

Tak zaczęła się rzeź. Smarzowski kręci Wołyń
Kresowiacy: wreszcie doczekamy się filmu o rzezi na naszych rodzinach. Ukraińcy: to będzie szkoła nienawiści, to służy tylko Rosji.

Nie można zrobić filmu, który zadowoli wszystkich. Mam swoją opcję, swoją prawdę i jej się trzymam – mówi Wojciech Smarzowski. – Jestem Polakiem i robię film z polskiej perspektywy.

Tak reżyser „Wołynia” ucina spekulacje, czy kręcony właśnie film o rzezi nacjonalistów ukraińskich na polskiej ludności cywilnej nie zaszkodzi stosunkom między naszymi krajami. Mówi szybko, krótkimi zdaniami, jakby szkoda mu było czasu i energii na tłumaczenie, wyjaśnianie niuansów. Czy film będzie brutalny? – Będzie taki, jaki musi być. Czy pokaże akcje odwetowe Polaków na Ukraińcach? – Tak. Kogo będzie uwierał? – Nie interesuje mnie robienie filmów błahych.– Konsultowałem ten film z wieloma środowiskami, już nie stać mnie na wątpliwości. Jestem zaprogramowaną maszyną, mam 70 dni na planie. Dzisiaj myślę, jak zrobić scenę na rynku w miasteczku, jutro w chacie Macieja Skiby, głównego bohatera…

– Zaskakuje mnie, że aspirację do wyjaśnienia prawdy wygłasza nie historyk, lecz reżyser. Nie wierzę w film fabularny mający ambicję wypowiedzenia prawdy na poziomie narodowym. Jako dzieło sztuki film może oddać prawdę jednostki ludzkiej – mówi Oksana Zabużko, pisarka ukraińska, laureatka nagrody Angelusa za powieść „Muzeum porzuconych sekretów”.

Ja aktorów nie chwalę

Żeby nakręcić 2 sceny, do Kazimierza Dolnego zwieziono 13 koni, 115 statystów i 95 osób ekipy. Mały Rynek na kilkanaście godzin zamienił się w miejskie targowisko z czasów II wojny światowej. Biegają dzieci, trwa handel z wozów konnych i prowizorycznych kramów na specjalnie rozłożonym błocie, które zakryło betonowe płyty. Wszystko pod kontrolą mężczyzn w przebraniach ukraińskich i niemieckich żołnierzy.

Asystenci chodzą po planie i zbierają papierki po batonach, puste butelki, by nie weszły w kadr. Statyści już piątą godzinę czekają na ujęcie, coś muszą jeść. Konie robią kupy, nikt nie sprząta, im więcej, tym lepiej. Jesteśmy na Wołyniu.

Na wozach kapusta, jabłka, dynie, marchew, słoma do sienników, chrust na opał. Na kramach: kasze, groch, biały ser, gliniane garnki.
http://polonews.in.ua/publicystyka/volynskaya-reznya-kinoversiya.html